степан не любит говорить, что ему плохо.
он вообще не любит все эти категории: плохо, хорошо, нормально — потому что что есть это самое «плохо»? что есть «хорошо»? «нормально»? это, наверное, высосанные из пальца вопросы, но не важными, бестолковыми назвать их язык не поворачивается.
степан думает: «в мире происходит черт знает что, от пандемии каждый день помирают сотни людей, тысячи, сотни тысяч. я жив. это хорошо». проходит время, он думает снова: «но я не чувствую, что все хорошо». все хорошо не бывает ведь, да?
после встречи с м. степан думает: «я жив. это плохо». но вслух он об этом не говорит.

это дурацкая встреча, ужасная, самая неожиданная и самая ненужная. самая из чего? степану все равно. его мутит, воротит; ему кажется, что его вывернет наизнанку в тот самый момент, как они подходят ближе друг к другу. возможно, метафорично. возможно, прямо на ботинки м. степан рядом с ним превращается в стёпу. стеньку. только ворвавшегося во взрослую жизнь, неопытного, горячего до боли и волдыристых ожогов, и эта боль прошибает их обоих. наверное. степан не может быть уверен (но впервые хочет).

тревога нарастает, булькает внутри бензином, и степан боится пожимать чужую руку; боится, что это будет сродни брошенной в канистру спичке, но показывать собственную слабость, демонстративно засовывая руки в карманы, он не хочет куда больше. у м. ладонь сухая, холодная; тот же холод степан видит в его взгляде, но сравнить с зимней тайгой он его не может. этот холод — откровенный русский похуй, плещущийся в стеклянных бутылках пива по акции.

мне похуй, как ты.
мне похуй, как сложилась твоя жизнь.
мне похуй, что моя бывшая жена просила тебя помочь ей с переездом.
мне похуй, что ты до сих пор живёшь прошлым, не находя в себе сил отпустить и забыть.
мне похуй, что прямо сейчас ты выглядишь так херово, будто через три-два-один свалишься в обморок.
не свалился? класс. мне похуй.

обмениваться с м. учтивыми фразами это как жевать влажный заплесневелый батон, пролежавший в холодильнике невесть сколько. степан помнит этот вкус, помнит это ощущение: голову простреливает воспоминаниями о двухнедельном запое после известия о том, что м. уехал. хочется сказать, что сбежал, потому что никак иначе этот поступок не назвать, но нужно себя одергивать, делать вид, что ничего не произошло, что не было этих нескольких лет разлуки и молчания.

он мог бы сказать, что улетает.
мог бы сказать, куда именно.
мог бы написать письмо.
он мог сделать что угодно, чтобы они никогда больше не пересеклись, но не сделал ни-че-го.

глупо на это злиться: степан понимает это, когда они расходятся. глупо обвинять м. в чем-то, когда сам не смог сказать ни слова, чтобы все это прекратить. все хорошо, работаю, все там же, привез детей, да, снова в своих книжках, да, иногда отдыхаю, нет, семью не завел. м. понимающе кивает, а степану хочется удавить либо его, либо себя, потому что нихера ты не понимаешь. это глупо, тупо, по-дурацки.
как и то, что у степана нет сил, чтобы прожевать это все до конца и проглотить.

он давно ещё решил для себя, что свою слабость показывать нельзя. слабость — это мне давно не было так плохо, я не знаю, что чувствую, я даже примерно не могу понять, мне больно, мне, блядь, так больно, что я не могу дышать, я бы с удовольствием лег под поезд в метро, чтобы все это закончилось, но у меня нет сил даже на это.

мыски ботинок врезаются в ярко-желтую линию на перроне. она цвета таблеток для полоскания горла, переспевшего лимона, она как циррозник дядя вася из четвертого подъезда двухэтажки в самых ебенях невнятной провинции, который не даёт тебе пройти, пока не дашь ему заржавевшую десятку, потому что не хватает на опохмел. сдох бы поскорее, чтоб не мучил себя и всех вокруг, но по закону подлости этот дядя вася переживет и стёпу, и всех своих соседей, и черт знает когда помрёт — точно так же, как стёпа не знает, где заканчивается эта линия.
перешагнуть через нее он не может.
перешагнуть через себя — тем более.

степан филиппович. степан филиппыч. степанфилиппыч. кто-то из учеников зовет. в любое другое время он бы выкинул из головы весь хлам и мусор и посвятил ученику столько своего внимания, сколько нужно, но сейчас не может. сейчас ему бы самому чье-то внимание, время, чью-то руку в своей; степану бы хоть кого-то, кто может помочь.

с тимофеем они никогда не говорили о личном. в общем, в целом, в глобальном, в широком, как угодно ещё, но никогда — конкретно. это было чем-то вроде тупика; места, куда они даже не старались заглянуть, потому что знали, что там ничего нет. не нужно тратиться, распыляться, нужно раз за разом дергать друг друга за руки, за рукава рубашек, за что угодно, лишь бы не свернуть туда ненароком. чуть позже степан наверняка себя возненавидит за то, что хочет все разрушить, но сейчас он просто не может иначе.

найти тимофея не сложно; сложнее не снести его с ног, сложнее не сорваться на нем, сложнее... что угодно, блядь, сложнее, чем просто найти его. степан не любит говорить, что ему плохо, но говорит.

ходит по комнате, трёт руки друг о дружку, совершенно не контролирует свои слова, эмоции, еле справляется сам с собой. извиняется между делом. но говорить «прости» после «я так ненавижу все это я так ненавижу то что случилось я так ненавижу себя я ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу» — все равно что пытаться налепить пластырь на разбитую кирпичом голову.

позволять себе быть разбитым тяжело и больно. сложнее, чем всегда улыбаться, шутить, что-то придумывать, делать вид, что все в порядке. в своих учениках степан никогда не сомневался, но рядом с ними нужно быть сильным. опорой, поддержкой, тем человеком, который решит все их проблемы в любое время дня и ночи — это нормально, это правильно, но утомляет, как бы ни хотелось все отрицать.

это нормально и правильно: иметь плохие дни. не совсем нормально, когда плохие дни растягиваются на годы и все, чего хочется, «уснуть и не проснуться, уйти в моря и не вернуться». когда-то в прошлом степан говорил о подобном врачу, но пропустил все рекомендации мимо ушей, а выписанные рецепты выкинул по выходе из поликлиники. есть ли смысл в таблетках? или голову можно вылечить магией? и если можно, то нужно ли — вот главный вопрос. расставаться с собственными травмами и привязанностями не хочется: степан заботливо баюкает их каждый день, укладывает осторожно, накрывает теплом своих чувств и сторожит, как собака, чтобы не взбрыкнули в самый неподходящий момент. не всегда все выходит так, как планируется, и не всегда можно справиться с тем, что растет и крепнет где-то внутри.

свои травмы степан ласково зовёт детьми, как и учеников, и дорожит ими примерно так же. а они всю ласку, все доверие используют против него же, бьют изнутри, выбивают воздух, стискивают грудную клетку, подло забираются в голову и наводят там беспорядок, который самостоятельно степан никогда разобрать не сможет.

он давится собственным вздохом, когда тимофей хватает за руку, и замолкает так же резко, как начал говорить. потому что стыдно. потому что все, что осталось, невозможно облечь в слова. потому что эти дети — травмы — разбегутся врассыпную, и степан не уверен, что сможет снова собрать их всех вместе. он вообще ни в чем не уверен, особенно когда находит в себе силы посмотреть на тимофея прямо, не украдкой. ему ведь и самому не лучше, а ты, стёп, лезешь со своими проблемами, с которыми сам разбираться и не хочешь. стыдно стыдно стыдно стыдно стыдно, а больно — за двоих сразу.
найдите себе такого человека, рядом с которым вы сможете переживать все то, что вас сжирает изнутри, и останьтесь рядом с ним. он не осудит, даже если в это тяжело поверить.
не осудит.
поймет.

степан жмурится, когда тимофей наклоняется, пытается пробраться к его голосу через этот непрекращающийся звон в ушах. его руки — спасательный круг, его голос — звук ручного рупора с берега, его глаза — маяк, он сам — спасение, которого и хочется, и нет одновременно. он мог бы бросить, выгнать, в конце концов, просто не открыть, но почему-то проигнорировал все эти «мог бы».

вдох.
выдох.

смотреть на тимофея боязно, хотя он никогда не давал поводов в себе усомниться. сомневается степан скорее в том, что этой помощи он заслуживает. сомневается, но не сопротивляется, когда тимофей тянет его на пол. степан уязвимый сейчас до безумия, весь как оголённый нерв, и за это ему тоже в какой-то степени стыдно.

— ничего не хочу, — честно признается степан, глядя на пальцы тимофея на своем запястье. — потому что... потому что алкоголь уже не помогает. и никогда не помогал. мы оба знаем, что опьянение вытягивает все дерьмо, которое пытаешься поглубже закопать, наружу.

впервые степан говорит «я» и «мы», впервые уходит от каких-то общих конструкций или завуалированного «есть один человек». когда-то это должно было случиться — и, честно, степан не удивлен, что в это время и в этом месте. разочарован, но не удивлен.

— я никому о нем не рассказывал, — пауза, — и не рассказывал бы и дальше, если б не внезапная встреча. тогда, когда все пошло по пизде, он не сказал, куда улетает. он в принципе не сказал, что собирается куда-то. я... не мог не узнать, наверное. не хочу называть все случайностью. случайность — то, что мы так тупо столкнулись в людном месте в другой стране, когда из дома в принципе хер выберешься.

в горле застревает хриплый смех. степан отворачивается, напрягается весь ещё сильнее. тимофей молчит, и это тоже пугает — чуть ли не сильнее, чем то, что самому стёпе хватило решимости говорить.

— он спрашивал, как я. так, знаешь, для приличия, из вежливости — не потому что ему правда интересно. говорил, что удивлен, что я все ещё работаю в школе. что мне стоит сменить сферу деятельности, начать жить нормально, по-человечески, а там, глядишь, и лучше все станет, — звон в ушах чуть затихает, пока в голове звучит его голос, и это, сука, правда отвратительно, потому что степан отдал бы все на свете, чтобы так отчётливо слышать тимофея. чтобы не приходилось напрягаться в попытках расслышать и не надо было прилагать все возможные усилия для стабильной концентрации. — только нихера вот лучше не станет.

только бы не захлебнуться собственной желчью, не помереть бы от боли прямо здесь, не сорваться ещё круче, хотя куда уж там. степан на нервах раздирает кожу на большом пальце свободной руки. вечно у него руки в каких-то травмах: ссадины, синяки, заусенцы, кровоподтёки — обычно до этого нет дела, но сейчас как-то особенно тошно, и неприятно, но не от физических ощущений. была бы бутылка, занял бы себя по-другому. но степан хочет быть откровенным трезво.